— Ну, кто бы мог подумать!.. — оправдывался он.

Тогда и решили летать только в заведомо безлюдные места, за исключением особых случаев — вдруг кому-нибудь понадобится помощь. Кроме того, Лев предложил все «результаты исследований» регулярно посылать ученым. Тихон и Пашка согласились с ним без особого энтузиазма. Пашка сильно сомневался в своих способностях внести вклад в научные изыскания, да и вообще он был сторонником конкретных действий. Тихона же все чаще и чаще одолевал все тот же вопрос «Зачем?», который он не то услышал, не то почувствовал ночью под Грачевкой. Почему ты поступил так, а не иначе? Что последует за твоим поступком? Прав ли ты?

Тарелка медленно погружалась. Желтый сноп света от мотоциклетной фары, которую держал Тихон, упирался в такую черную, такую непроглядную темноту, что по спинам ребят время от времени пробегал озноб.

Пашка задержал тарелку там, где пологое дно океана крутым обрывом проваливалось в бездну. Странные, покрытые коростами ила и водорослей обломки привлекали внимание ребят.

— Самолет! — первым догадался Тихон.

— Точно, — согласился Павел. — Не дотянули до берега. И давно, похоже, лежит. Наверное, с войны…

Внезапно из зарослей чуть колышущихся водорослей, оттуда, где когда-то была кабина пилотов, вытянулось похожее на капроновый чулок тело. Какая-то осатанелая, лютая злоба была в полыхнувших глазах, в ощеренной змеиной пасти. Тихон успел заметить, что вместо ноздрей у омерзительной твари были какие-то трубчатые выросты.

Выкрикнув что-то нечленораздельное, Пашка сбил фару и аккумулятор, повалил Левку и ударился головой в купол. Тарелка ухнула вниз.

— Ну и тварь… — только и смог выдавить Тихон.

— Мурена это… — тихо сказал Левка. — Зубы у нее, говорят, ядовитые. То ли от природы, то ли просто трупный яд…

— Нап-пугала, зараза, — все еще не пришедший в себя Пашка перебрался к пульту. — Фотоаппарат приготовь, — набросился он на Левку. — Исследователь!

Левка послушно открыл футляр отцовского «Зенита».

— Темно, — объявил он, озабоченно глядя на экспонометр.

— Так описывай, — посоветовал Тихон, скручивавший оборванные Пашкой провода. — Даррелл, вон, любое животное описать может.

— Так то Даррелл, — пробормотал Левка.

Следующие минуты принесли Льву новое огорчение: он не сумел узнать крупную туполобую рыбу с сине-золотистыми плавниками.

— Так и запиши: «Встретил рыбу, которую в нашем магазине не продавали», — ехидно посоветовал Пашка. — Ученые будут страшно довольны.

На Левкино счастье вскоре к куполу тарелки присосалась каракатица. Оценивающе глядя на ребят похожими на человеческие глазами, она опускалась вместе с тарелкой, не реагируя на Левкину суету с фотоаппаратом. Воспрянувший духом Лев начал было делиться своими познаниями в биологии головоногих, но Пашка его не слушал.

— И чего прицепилась, — бормотал он, поглядывая на непрошеную пассажирку и стараясь развернуть тарелку так, чтобы струя воды смыла каракатицу. — Глазищи противные…

— В дно не врежься, — прервал излияния Павла Тихон.

Пашка уменьшил скорость, и вовремя: через несколько минут снизу взметнулось облако мути, и тарелка плотно села на грунт. Когда же вода вновь посветлела, каракатицы, к Пашкиной радости, уже не было.

Луч света выхватил из тьмы рыбу, похожую на камбалу. Лежа на дне, она следила за тарелкой флюоресцирующими глазами. Что-то в странной технике ей не понравилось, и, волнообразно помахивая плавниками, рыба скользнула в темноту.

— Интересно, зачем ей глаза на таких глубинах, — удивился Павел. — Ведь тьма же кругом, Как она называется, ты, конечно, тоже не знаешь? — злорадно осведомился он у Левки.

Левка удрученно молчал.

— Да, брат, — продолжал измываться над ним Пашка, страшно довольный тем, что вечный отличник Вольский сел в лужу. — Оказывается, для научных исследований неполное среднее образование… того… не подходит!

— Погодите-ка, — заговорил Тихон, прижимая фару к самому куполу. — Черт, не вижу. Пашка, давай ближе…

И темноты внезапно возник блестевший сталью цилиндр. За ним в полумраке виднелся еще один. Черные латинские буквы змеились в струях сдвинутой тарелкой воды.

— Батюшки, — простодушно удивился Левка. — Это еще откуда? Ну-ка, что там написано? Подрули… «Опасно!» на трех языках… Радио… Ого! Сматываемся отсюда! Быстро! Это же надо! — возмущался он, пока Пашка уводил тарелку от опасного места. — И тут помойка! Радиоактивные отходы! Ишь куда догадались… Ну, кому вот в голову таксе могло прийти?

Тихон пожал плечами. Пашка тяжело вздохнул. Он давно простил океану и мурену, и всех каракатиц, но чувствовал, что океан никогда не простит людей за один-единственный такой вот цилиндр.

…Всю обратную дорогу Пашка ехидно уточнял у Вольского, какова научная ценность их экспедиции. Лев лениво отругивался. Сосредоточенно обдумывающий что-то Тихон молчал.

Поздно вечером Волков заглянул в лабораторию.

— Я к Савельеву. Опять вызывает. Дежурка внизу? — поинтересовался он. Получив утвердительный ответ, осмотрел сотрудников:

— Хватит на сегодня, расходитесь. Кто дежурит?

— Я, Константин Тимофеевич, — с готовностью отозвался Игорь.

— Повнимательнее. Если что… Держи в курсе.

Волков ушел, в лаборатории еще долго стояла тишина, нарушаемая лишь шарканьем ног Игоря, слонявшегося по проходу между столами. Сцепив руки за спиной и ссутулясь, а оттого потеряв свой вечно вызывающий вид, аспирант бродил по истертым плахам купеческого пола, стараясь наступать на вылезшие от времени сучки. За окном давно уже стемнело, но никто не расходился.

— Устал шеф, — нарушил молчание Сеня.

— Да… — поддержал его Кирилл, сидящий верхом на потенциометре. — Вымотался. Даже когда Агафона запускали, и то лучше выглядел.

— Да… комедия была, — выпрямил грудь Игорь. — Помните, приоритетный список диктовал по селектору: теория относительности, римское право! — подражая шефскому хрипловатому голосу, сказал он.

Ребята засмеялись, заговорили, вспоминая.

— Гракович, помнишь, на вторые сутки, с чаем?.. «Какой чай?» — говоришь…

— Не так было, — улыбнулся Гракович. — Я записываю, а он диктует: «Палеонтология — распространенный учебник, любой. Геотектоника — что угодно, только побыстрее. И еще чай». Спрашиваю: «Что по чаю: выращивание или потребление?» А он покашлял и говорит: «Да нет, Володя… Завари там стаканчик купецкого…»

— Да… тогда хоть понятно было, что к чему, — понизил голос Сеня. — А сейчас чего? Чего вот он кренделя пишет?

Все замолчали. Агафон и в самом деле писал «кренделя». При неизменном и совершенно стабильном положении шнура под вакуумным колпаком напряженность полей развертки выписывала невиданные кривые. Части этих кривых, снятые на кальки, грудами лежали на столах Граковича и Кирилла. Ими были забиты папки. Копии были отданы в институт Математики. У Граковича было подозрение, что эти кривые содержат в себе информацию биологического порядка, и он вновь и вновь загонял шифрованные ленты в память институтской ЭВМ, получая ответы в основном нелестные, самым мягким из которых был: «Ваша уверенность необоснованна», Кириллу, имевшему версию технического характера, везло больше. У него даже была тоненькая папочка с заключениями о стопроцентном совпадении отдельных участков диаграмм с графиками разгона твердого тела в воздухе и в воде. Вопрос о разгадке тайны Агафона был вопросом времени, а не принципа.

Сеня, мучимый вечными комплексами неполноценности, страдал. Ему казалось, что это по его вине группа не может получить окончательного результата. Вновь и вновь настраивая приборы, он содрогался, если видел, что какой-нибудь из них не выдает паспортных характеристик. Словно коршун на добычу, Сеня бросался на виновника и выжимал из прибора то, к чему не возносился даже разработчик в самых смелых мечтах. Последнее время его стала смущать едва заметная зубчатая линия по краю графиков. Никому она не мешала. Никто до сих пор не обратил на нее внимания. А если и обратил, то отнес к числу возможных погрешностей измерения. Но Сеня видел ее с самого начала, боролся с ней всеми силами и ничего не мог сделать. Чем точнее он настраивал приборы, тем яснее проступал неведомый ритм. В последние дни стало очевидным, что пренебрегать нельзя ни одной мелочью. И Сеня решился дать бой. Он долго бродил по подвалам, заваленным рухлядью и списанным оборудованием, и наконец нашел то, что ему было нужно, — архивного вида потенциометр, который, однако, позволял реализовать одну идею…